Святая, чужая, суженая [Пленница тамплиера] - Полина Копылова

Этельгард злится на то, чего не умеет понять. Шальной Лиан ей понятнее – еще бы, она его знает с младых ногтей. Бреону стало горько. Как будто его обманули. Тем временем Этельгард от увещеваний перешла к утешениям. Судия потихоньку удалился в опочивальню, и там сбросил тяжелые одежды прямо на пол. Слуг видеть не хотелось.

Он не сомневался, что Этельгард дословно передаст ему весь разговор, что одобрит придумку с песней. Но в душе она сохранит бессловесную неприязнь к ШъяЛме.

Когда она пришла и начала взволнованно выгораживать Лиана, Бреон неожиданно для себя оборвал ее на полуслове, сказав, что решение его неизменно. Про искупительную песнь он и не помянул.

Но просить прощения Лиану все-таки не пришлось. ШъяЛма наотрез отказалась его видеть. Выпроваживая певца, Судия не удержался, и сказал ему об этом.

На конюшне визжала девка. Мрачный Лиан выудил из мошны золотой, и попросил передать несчастной – с сожалениями о случившемся. Приговоренные стражники, слава Богу, о пощаде не молили. Едва ли не с легким сердцем он передал их экзекутору, и поднялся на площадку надвратной башни.

Внизу стлался большак, тот, по которому он отроком улетал охотиться в холмы, по которому уезжал в Первый поход и во Второй, и возвращался со славой и печалью по убитым, чьи честные имена так и не стерлись из памяти, как ни теснили их десятки других, громких и грозных имен – которые он, Судия, мог одним словом превратить в позорные клейма. По этой дороге сюда ехали те, кого он судил.

Было время, когда тяжбы родов грозили Пресвитерианству усобицей: знатнейшие не могли поделить отхваченные в Первом походе богатые золотом и самоцветами куски предгорий. Подумать! – это было пять лет назад! Он тогда чуть ли не кричал: некогда судиться и делить копи, нужно браться за копья, одни младшие сыновья и лучники-ополченцы Эрусалем не отобьют и в Паризе не водворятся!

Два года назад старый горский правитель умер. И явился ШъяГшу. И показал воинам Христовым, каковы Горы на деле: казалось, будто каждая расщелина извергает яростных воинов в черной стальной чешуе. ШъяГшу с маху отбил предгорья. И зазимовал, копя силы. По весне Судию вернуло в замок гневное послание Пресвитера – Святейший грозил епитимьей, если Бреон не возьмет под свою руку земли, оставленные на жен и кастелянов. Бреон внял. А через два месяца после его возвращения по этой же дороге привезли ШъяЛму.

А ведь это чудо: тьму обезумевших нехристей остановила хрупкая жизнь одной-единственной женщины. Впрочем, чудеса, похоже, начались до того: никто из пленных не мог сказать, откуда взялась госпожа ШъяЛма, все, как сговорившись, твердили, что однажды ШъяГшу вернулся с ней с охоты, и возвестил, что начали сбываться Великие Сны – эта женщина спустилась с полуденного неба на крылатой лодке. Хотя наиболее ушлые пленники припомнили, что поначалу Звезда не говорила ни слова, а когда заговорила – выговор у нее оказался такой, что не передразнишь: вроде слогов не глотает, присловий не путает – а слова звучат, как незнакомые. Крылатая лодка казалась Бреону досужей выдумкой. А вот выговор – послушать бы. Но на вульгате она говорила чисто, как примерный клирик. Кто в горах ее научил? Впрочем, возможно языки ей, страннице, даются легко. А вот откуда она взялась? Среди горянок светловолосых нет… Собственно, почему бы не задать ей прямого вопроса?

Он дождался, когда она выйдет гулять в круглый травяной двор. Был полдень, солнце глядело прямо в дворовой колодец, известковые стены слепили, как горные снега, их отсвет припорашивал серебром ее бескровные щеки, а волосы блестели, как мокрый шелк. Наверное, такая она была в Горах, только из-под снежного серебра пробивался нежный румянец.

– Не зябнете ли вы?

Женщина покачала головой. Он пропустил два удара сердца прежде, чем предложил ей руку. Она без удивления оперлась.

– ШъяЛма, прошло уже немало времени с тех пор, как вы здесь…

Ну уж. Месяц с небольшим. Она покосилась на Бреона: солнце праздновало полдень в его шевелюре, сухие высокие скулы были гладко выскоблены. Это бритье было для нее непостижимо – чем он, Господи помилуй, может бриться? И какая это, наверное, мука мученическая.

– … И могли все узнать про замок и про мой род, поскольку в вашем распоряжении Анналы… Потому, надеюсь, поймете мое любопытство. Я хотел бы знать вашу историю. Возможно, ее следовало бы и записать. Таким, как я или вы, нельзя пренебрегать памятью потомков.

«Тебе-то особенно. У тебя же детей нет».

Она могла бы его соблазнить. Он отпустит ее. Она бежит. В горы. Там ШъяГшу, удушливая роскошь. И война. Т'хоАрГэшь ляжет от моря до Моря – правда, то море, чей берег уже давно завоеван, называют Великой Рекой. На том берегу должна быть Земля Чудовищ, куда людям нельзя: таков Зарок.

Бреон ожидал. Он знал цену своему вопросу. А она знала цену ответу. Каково ему будет услышать, что язычница ШъяЛма училась в Сорбонне и спасалась от июльской жары в Нотр-Дам, лакая там потихоньку из жестянки пивко.

– Вы правы, Т'хоАрГэшь – не моя родина.

Она устала молчать, и мысленно дорисовывать мир за пределами зароков и сказаний. Уже два года она только и делала, что слушала, читала, рассматривала, вникала, редко-редко подавая голос в ответ на прямые вопросы. ШъяГшу, впрочем, задавал мало вопросов: непостижимым образом с ним было очень легко, хотя с точки зрения ее мира (Боже, где он?!) горец был сущий нелюдь. Пленные рыцари в лучшем случае могли рассчитывать на рабство в каменоломнях и копях; но чаще всего на них опробовали новые пытки, и, разумеется, во множестве рвали рыцарские сердца: боги алкали жирного жертвенного смрада. А между тем поклонники этих сердцеедов умели снимать бельма, делать трепанацию черепа, лечить туберкулез, составлять календари на века вперед с учетом лунных и солнечных затмений и возводить дворцы, которым нипочем были землетрясения. И при этом они лелеяли Великие Сны, соблюдали смешные Зароки, наверняка унаследованные от побежденных некогда племен, и совершенно амикошонски относились к своим коренным Богам.

– Моя родина лежит… вне пределов этого мира.

Он вскинул брови.

– Легендарные земли часто кажутся выдумкой… О Пресвитерианстве мне как будто приходилось слышать – как раз его и считают на моей родине легендарной землей… То бишь выдумкой.

– Как же далека должна быть ваша Родина, если Пресвитерианство там считают выдумкой!

– Моя Родина – другой мир. Представьте, что этот – выпитое яйцо, – она невольно ухмыльнулась. – Я – из другого яйца.

Он осмыслил – и подивился легкости, с какой вселенская ячея из множества миров представилась его мысленному взору.